Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
В апреле 2020-го года (думается, еще никто не забыл, что тогда происходило по всему миру) по Интернету разошлась история о том, как еще в 2005-ом недальновидные издатели завернули роман шотландского писателя Питера Мэя, который описал локдаун, сиречь самоизоляцию, в условиях пандемии. Автору, мол, сообщили, что выглядит все это нереалистично и никому не будет интересно. Разумеется, когда ветер поменялся, издатели провели работу над ошибками. Вот только сенсации не случилось. Кстати говоря, эта книжка была оперативно переведена и на русский.
А вот Карен Томсон Уокер повезло больше: ее «Спящих» без проблем издали в 2019-ом, хотя нельзя сказать, что это уж прямо реалистичное и захватывающее произведение. Правда, сенсации тоже не произошло. Пандемией тут и не пахнет, просто небольшая – пусть и необычная – эпидемия в маленьком калифорнийском городке. Да, имеется и жесткий карантин, и всеобщая паника и все такое прочее, но писательница палку не перегибает. Ведь ее интересует, скорее томление духа перед лицом необратимости, чем все эти социальные ужасы. По сути, перед нами этакий меланхоличный, слегка мечтательный, несколько отстраненный роман-катастрофа. В манере изложения присутствует ощущение растерянности и удивления, персонажи словно зависли в безвременье. Они все зачарованы происходящем. И это вполне понятное человеческое чувство. Вот только надо сделать поправку: герои «Спящих» все-таки наблюдают за эпидемией не с безопасного расстояния, они в самом эпицентре. Тут бы страха побольше, но Карен Томпсон Уокер – не Стивен Кинг. И не собирается им прикидываться.
За семь лет до этого она выпустила дебютный роман под названием «Век чудес» (вполне себе доступен на русском), в котором продемонстрировала свою находку в жанре романа-катастрофы. У нее там замедлялось вращение Земли, происходили всякие атмосферные и прочие безумия, но история была, прежде всего, про взросление девочки-подростка. Вот это вот какое-то почти брэдберианское ощущение гибели мира помноженное на типичный роман взросления в старшей школе выглядело весьма свежо. Мы привыкли, что в романах-катастрофах все рушится, из-под земли лезет хтонь, а в душах людей ее еще больше, а тут вам обыденная жизнь с обыденными моментами, первая любовь, правда, за окном с неба падают птицы. Но как бы Уокер ни старалась, все равно разница в масштабах сломанного мира и сломанной семьи не выстрелила, вероятно, авторского мастерства не хватило. Поэтому во втором своем романе она выбрала катастрофу поменьше. Просто эпидемия, просто маленький городок. Но зато повествование теперь мозаичное, так как у нас есть несколько героев, которые со всем этим столкнулись. Надо сказать, что в этот раз получилось гармоничней, хотя, что вполне предсказуемо, лучше всего вышли главы с точки зрения первокурсницы местного университета с ее первой любовью. Вот тут все, как доктор прописал: трогательно, больно и страшно.
Выше говорилось, что в «Спящих» необычная эпидемия. Итак, люди неожиданно стали впадать в летаргию. Персонажи книги по-разному реагируют на угрозу: кто-то сразу впадает в панику, кто-то воспринимает ее, как что-то несущественное, а кто-то кидается помогать пострадавшим. Молоденькая студентка с однокурсником, пожилой профессор биологии, молодая семья с только что родившимся ребенком, этакий выживальщик-вдовец с двумя дочками, врач-инфекционист из Лос-Анджелеса – их-то глазами мы и смотрим на происходящее. А еще в сюжете есть спящая беременная (еще одна студентка), читателю предстоит следить за всем, что происходит в ее утробе. Вокруг них и другие персонажи, кто-то мелькнет на заднем плане, кто-то так и не появится собственной персоной на страницах книги. Никто не застрахован он заражения, постепенно ряды персонажей редеют, вот только тут не погибают, а погружаются в беспробудный сон. Карен Томсон Уокер безжалостна к своим героям, но кому-то все-таки повезет, не заразится.
Идея, конечно, богатая, а особенности стиля прямо-таки предполагают более широкое освоение такого сюжета. Тут бы намешать сон с явью, размыть рамки действительности и прочее, прочее, прочее. На это есть только намеки, их даже не надо выискивать в закоулках текста, все проговорено так, что мимо не пройдешь. Автор прямолинейна, она просто описывает жизнь простых людей в минуты катастрофы. Ничего большего читатель и не должен ждать от «Спящих», чтобы не разочароваться где-нибудь в середине. В этом можно даже обнаружить большое достоинство: хороший автор как раз и отличается от плохого тем, что понимает потолок своих возможностей и не пытается прыгнуть выше головы. Но да, не гениально, просим прощения. Хотя все время кажется, что Карен Томсон Уокер способна на большее, но то ли боится, то ли редактор не велит.
Карен Томсон Уокер часто укоряют в том, что у нее безвольные герои. Мол, они такие не активные, ничего не пытаются сделать. Да, пафосных подвигов в «Спящих» никто не совершает. Да и нет тут места таким подвигам. Другое дело, что герои изо всех сил стараются остаться собой, вести привычный образ жизни, защитить близких. Перед нами обычные люди с обычными желаниями и обычными проблемами, и они делают все, чтобы так и остаться обычными в необычных обстоятельствах. Право слово, что может быть героичней? Хотя такой героизм и может показаться скучным.
Разумеется, как и в случае с «Локдауном» Питера Мэя, публика увидела в «Спящих» предсказание наступившей пандемии. Правда, публика увидела его даже в «Преступлении и наказании» Федора нашего Достоевского. (И это не шутка.) Конечно, данный обман зрения вполне объясним: тема эпидемий всегда занимала весомое место в культуре, а уж в условиях глобализации только ленивый не размышлял об этом. Потому вполне закономерно, что за последнее время вышло некоторое количество текстов про эпидемии выдуманные. И, в общем-то, этим опытного читателя не удивишь, особенно после бесконечных живописаний зомби-апокалипсиса. Удивить, пожалуй, можно только интонацией. И с этим у Карен Томсон Уокер все в порядке. Да, пожалуй, не хватает некоторой остроты, но ее мы оставим Стивену Кингу.
Поиграем в игру «Найди десять отличий». Ладно-ладно, «Найди хоть какие-нибудь отличия». Есть вот две книжки. Первая — американская, вторая — русская. Первую написал Стивен Кинг, вышла она на языке оригинала в 1999-ом году, в том же году была переведена на русский. Называется – «Девочка, которая любила Тома Гордона». Не самая удачная вещь Кинга, скажем так, проходная, хотя есть те, кому она по-настоящему нравится. Вторую через двадцать лет написала Анна Козлова. Называется – «Рюрик». Книжка эта вызвала бурную полемику среди критиков и читателей: одни называют ее чуть ли не шедевром, другие признаются в том, что она вызвала у них отвращение буквально на физическом уровне, и считают ее полной графоманией. Разные страны, разные, не побоимся этого слова, эпохи, разные авторы. А сюжет-то практически идентичный. Жила-была девочка. У Кинга помладше, у Козловой постарше. Однажды девочка сделала глупость и попала в дремучий лес. У Кинга глупость мелкая, любой так мог сглупить, у Козловой лесу предшествовала целая куча глупостей. Ничего хорошего девочку в лесу не ждало. Тут у авторов все практически идентично, вплоть до поноса и чудовищного недомогания у героини. В какой-то момент девочка поняла, что в лесу за ней следует местное божество, злой гений места. И противостоять ему можно разве что силой духа. Все это есть и у Кинга, и у Козловой. Закономерно, что девочка всех победит и выберется из леса (иначе читатель все-таки останется сильно разочарованным, в конце концов, троп «Любви к жизни» Джека Лондона вечен и как бы намекает). И Кинг, и Козлова это понимают и не пишут поперек. По ходу дела девочка многое осознает. Ну, это, вообще, неизбежно, иначе авторам не было бы никакого смысла отправлять своих девочек в лес выживать.
Мы все, конечно, понимаем, что сюжетов ограниченное количество. Обо всем уже написано. Литература огромна, историй немного. Проблема «Рюрика» Анны Козловой не в том, что его автор эксплуатирует «Девочку, которая любила Тома Гордона» Стивена Кинга. В конце концов, у нас сейчас эпоха ремейков. Проблема в том, что, несмотря на не самый выдающийся уровень романа Стивена Кинга, он все равно лучше. А вот у Козловой история заблудившейся в лесу девочки получилась скомканной и совсем не страшной. При чтении очень хочется, чтобы автор уже закончила про это и перешла на другое. Потому что этого другого в «Рюрике» много, в чем и заключается его главное отличие от «Девочки, которая любила Тома Гордона». Анну Козлову весьма занимает то, как исчезновение героини было воспринято в обществе, какая информационная волна в Интернете из-за этого поднялась, как этот инцидент повлиял на других людей. «Рюрик», конечно, не про выживание в лесу. Он про наше общество, а еще про принятие себя. Если у Кинга странствия ребенка по лесу и являются сутью истории, то у Козловой это – лишь повод для истории. Но, конечно, в качестве повода можно было придумать и что-нибудь другое. Героиня вполне могла бы ехать в этот свой Архангельск (именно туда она направлялась перед тем, как оказаться в лесу) и придаваться размышлениям о жизни, вряд ли ее смогли бы быстро найти, учитывая, что толком и не искали.
Анна Козлова пишет не только прозу, но еще и сценарии. В частности она сочинила сериал «Краткий курс семейной жизни» (режиссер: Валерия Гай Германика). Поэтому по-киношному закручивать все эти сюжетные линии автор умеет. Повествование рваное, с кучей флешбэков, роман из-за этого напоминает именно что сценарий. Вот монтажная склейка, вот — еще одна. Обрываем вот здесь на самом интригующем месте, перескакиваем к другой линии, главное, чтобы читателю было интересно, в чем тут главный замут. Остается только удивляться, что «Рюрика» так и не экранизировали. В общем, драйвово, динамично, читается быстро. С другой стороны в пользу киношности пожертвовали стилем. Написано слишком уж просто. Правда, автор периодически вворачивает какое-нибудь сильное сравнение или иной оборот. Приемчики эти в силу их эпизодичности запоминаются, это да. Но без некоторых можно было бы и обойтись из-за их нелепости на общем фоне.
Итак, главная героиня сбежала из интерната и заблудилась в сумрачном лесу, некая журналистка с неприкаянной судьбой ее ищет, некий раздолбай совершает глупость, подобрав героиню на трассе… И так далее. Все эти персонажи связаны невидимыми нитями авторского замысла. А форумы в Интернете тем временем кипят в разных режимах. И все-все-все демонстрируют просто феерическую глупость. Прямо-таки нечеловеческую. По мнению автора в мире, вообще, нет умных порядочных людей, одни прохвосты и идиоты. А чтобы мы это поняли, Анна Козлова не стесняется и обвиняет в этом и читателя. Ломает, понимаете ли, четвертую стену, обращается к читателю напрямую, оскорбляет его и поучает. Задав такой тон на первых же страницах, Анна Козлова ближе к середине все-таки сбавляет обороты, но ощущение какой-то непримиримой ненависти к людям не покидает текст.
Конечно, перед нами сатира, завернутая в упаковку триллера. А сатира не должна быть приятной. Она должна жечь нас, заставлять думать и о себе, и о других. Но, пожалуй, не стоит при этом кидаться оскорблениями. Потому что любое оскорбление по сути своей бессмысленно. Да, мы глупцы, глупость свойственна роду человеческому. Да, мы совершаем ошибки, невозможно прожить жизнь и не наломать дров. Всем это понятно, но Анна Козлова делает вид, что это ее персональное открытие, потому-то она беспрестанно тыкает в него читателей. Окунает нас с головой в щелочь. Ядренную такую щелочь. Возможно, предполагая, что мы получимся после этого очищенными, готовыми жить заново. Так вот – от щелочи можно только ожоги получить, а не вот это вот все. Сатира сатирой, а тонкость облагораживает, иначе получается что-то равное желчному посту на каком-нибудь социальном форуме в этих ваших интернетах.
Но – и это бесспорно – сюжет, если не брать все эти мистические блуждания по лесу, бодрый, захватывающий, читается лихо. Мистику, правда, можно принять за порождение затуманенного воображения героини. Но и здесь Козлова не оригинальна: Стивен Кинг в «Девочке, которая любила Тома Гордона» точно так же расставил акценты.
Когда ахейцы собрались на Троянскую войну, ветер переменился, и они никак не могли отплыть. Долго они ждали попутного, но он никак не наступал. Тогда было решено принести в жертву богам Ифигению, дочь микенского царя Агамемнона. Тот обманом заманил ее в лагерь и обрек на гибель. Ветер же стал благоприятным, воины отправились к стенам Трои, а в Микенах осталась Клитемнестра, жена Агамемнона и мать Ифигении. Горе ее было страшно, и она вступила в сговор с Эгистом, чтобы убить своего мужа. Собственно, когда Агамемнон вернулся домой, его ждала смерть, и дня не успел он провести в стенах своего дворца. Тем временем Орест, младший сын Агамемнона, был удален из дворца. Прошло много лет, Орест вернулся и отомстил за отца, убив свою мать. Столь страшна была та месть, столь кощунственна, что Ореста стали преследовать эринии...
Здесь, впрочем, стоит остановиться, так как в романе Колма Тойбина не нашлось места эриниям. Более того, тут и богов-то нет. И Троянская война не называется Троянской. И длится она, кажется, гораздо меньше. Вообще, автор избегает любых топонимов, которые привязали бы действие «Дома имён» к конкретным локациям. Хотя да, в целом Колм Тойбин вполне добросовестно следует канве мифа: и Ифигению принесут в жертву, и Агамемнона с Кассандрой убьют, и Клитемнестру. При этом нельзя забывать, что буквально воспроизвести никакой миф ни у кого не получится, все-таки одной из особенностей мифов является их вариативность. Так, например, есть множество версий того, где был Орест после гибели отца. Автору, взявшемуся перепевать старые истории, просто нужно выбрать какую-то одну. Или придумать свою. Колм Тойбин поступил именно так — придумал. Получилось, по крайней мере, любопытно.
Кажется странным, что Колм Тойбин, до этого в основном работавший в жанре тонкой реалистической прозы, вдруг обратился к древнегреческой мифологии. Критики усмотрели в этом желание угнаться за модой: за пять лет до «Дома имён» вышла «Песнь Ахилла» Мадлен Миллер, задавшая тренд на переосмысление античных сюжетов с точки зрения мировоззрения XXI века. Вот только Колм Тойбин работает с мифом с помощью интеллектуальных конструктов, свойственных середине века XX (и бывших тогда очень модными), а конкретно – рассматривает историю бесконечной мести в семье Ореста с позиций классического французского экзистенциализма. К тому же сам материал располагает. Так, например, Жан-Поль Сартр на основе этого мифа написал пьесу «Мухи». Жужжащие мухи упоминаются в «Доме имён» на первой же странице. Словно автор подмигивает Сартру и признает преемственность. А успех «Песни Ахилла» повторить, увы, не удалось.
Мифологи видят в истории Ореста отражение отказа в социальной практике от обычая кровной мести и перехода к норме закона. Это, безусловно, красивая формула, которая могла бы лечь в основу остросоциального романа. Но Колм Тойнби пишет совсем про другое. Мир его книги — это не просто мир, в котором отсутствуют высшие силы, в нем отсутствуют и высшие смыслы. Персонажи «Дома имён» проводят свою жизнь в полнейшем одиночестве и молчании, вызванном политическими обстоятельствами. Собственно, перед нами практически инструкция (не через предписания, а через наглядные примеры) того, как выстоять в тоталитарном обществе, когда каждое твое слово может быть услышано, каждый твой поступок оценен, а негативная реакция неотвратима. В подобной ситуации можно рассчитывать только на себя, даже от друга помощи ждать не следует. Обстоятельства таковы, что все эти мифологические фигуры принимают сомнительные решения, совершают ошибки, но, не зная иного, считают, что по-другому и быть не могло. Тем не менее, каждый уверен, что у него есть свобода воли, хотя если отстраниться и окинуть взглядом общую картину, то окажется, нет ее, поступки людей продиктованы, правда, не какими-нибудь там богами, а поступками других людей.
Здесь и эринии-то не нужны. Наоборот — внимание эриний (да, чудовищное и кошмарное, но все-таки внимание) было бы хоть какой-то наградой Оресту. Он же, в конце концов, остается наедине с собой, память в таком случае может быть тем еще бичом. Единственный путь к спасению — это примирение с собой. Тут бы еще выйти из состояния отчуждения, да кто ему даст. Пусть в финале романа мы видим тень надежды на то, что Орест все-таки вырвется из тисков одиночества, но это лишь намек. Проникшись атмосферой «Дома имён», сложно поверить, что для Ореста все закончится благополучно, пусть в мифе и случилось именно так.
«Дом имён» не представляет собой исключительно философствование, чем злоупотребляли в своей художественной прозе Сартр с Камю; Колм Тойбин не забывает и развлекать с помощью напряженного сюжета. Порой получается удачно (бегство Ореста из плена и дальнейшие его скитания), порой не очень (интриги во дворце Агамемнона). Автор подпускает еще и немного мистики: боги молчат, а вот призраки никак не успокоятся. В этой коллизии легко усмотреть параллели с «Гамлетом», хотя практически в любой англоязычной книжке их при желании можно усмотреть. Нельзя с уверенностью сказать, что у Колма Тойбина это вышло сознательно, но важно то, что призраки здесь так же бесполезны, как и молчащие боги. Некоторые персонажи их просто видят. Даже поговорить нормально с ними не получится. Автор прямо говорит, что за гробом все стирается, твои прижизненные поступки не важны, и ждет там только забвение. Персонажи «Дома имен» лишены даже этой маленькой надежды (на внятное посмертное существование), если и есть где-то ад, то он тут, мы в нем живем и сами его создаем.
Колм Тойбин написал книгу настолько же современную, насколько современным остается творчество Сартра. Именно в 1940-ых «Дом имён» звучал бы по-настоящему сильно и важно: со всем этим ощущением сломавшегося мира, с борьбой с фашизмом, но и с надеждой на новый мир, если не счастливый, так хотя бы справедливый. Потому «Дом имён» можно счесть именно старательной ученической работой, знаком уважения перед мастерами. Да, мастерами, творящими много лет назад. Но кто сказал, что их метод осмысления мира надо списать со счетов. Он не устарел, он просто стал старомоден.
Присуждение Эдуарду Веркину в 2017-ом году премии «Новые горизонты» за повесть «ЧЯП» породило целую волну дискуссий: начиная с того, что там нового можно было найти в на вид традиционной книжке про последнее лето детства, и заканчивая сомнениями в том, что перед нами подростковая литература, пусть в главных героях и ходят подростки. Все эти вопросы, безусловно, интересны и важны, но самое важное в том, что «ЧЯП» представляет собой сильный, хорошо написанный, небанально сконструированный текст. И говорить, прежде всего, следует именно про это.
Завязка проста: неглупый, но при этом несколько ленивый парень по фамилии Синцов приезжает на лето к бабушке. Сам он из провинциального города, но бабушка живет прямо-таки в еще большей провинции (полнейшей). Наш герой грустит, что лето пропало и всякое такое, но вскоре находит себе приятеля по фамилии Грошев. Грошев этот очень умен, предприимчив, рассуждает, как взрослый мужчина, и, кажется, Синцову дальний родственник. В общем, колоритная личность. А начинает он знакомство с Синцовым с того, что предлагает взять у него в аренду удачу. Тут бы начаться полной фантасмагории, но ничего такого до поры до времени не случается. Синцов тусуется с Грошевым, помогает ему по мелочи и наблюдает сцены провинциальной жизни.
У «ЧЯПа» масса положительных моментов. Во-первых, написано ведь и впрямь чудно. Во-вторых, герои интересные, пусть их и немного, но все вышли живыми, запоминающимися, динамичными и в нужной степени противоречивыми. В-третьих, Веркин вываливает на головы читателям множество фактов про коллекционирование, читать про все это весьма занимательно, хотя иногда кажется, кое-что автор все-таки присочинил, но так как его Грошев тот еще ненадежный рассказчик, это ощущение вполне закономерно, на него Веркин и рассчитывал. В-четвертых, автор, погружая нас в историю выдуманного городка где-то в Центральной России, показывает, насколько интересным может быть краеведение само по себе. Прошлое Гривска, безусловно, выдумка чистой воды, но после того, как перевернута последняя страница, так и хочется погрузиться в историю уже своего родного края. О каждом из перечисленных аспектов можно поговорить достаточно пространно, но уход во все эти частности отвлечет нас от самого важного в этой книжке. От ощущения потусторонности происходящего, от тревоги, разлитой в летнем воздухе. Совы не то, чем кажутся, это мы знаем, но тут даже бабушка Синцова может оказаться чем-то запредельным.
Рядом с героями постоянно происходит что-то странненькое, что-то на грани, но грань эта так ни разу фактически не преодолевается. Всему можно найти объяснение, простое и рациональное, даже финальному твисту. К примеру, в самой первой главе Синцов встречает в лесу рядом с Гривском странное существо — инфернальную старушку, которая, скорее всего, является хтонической дохристианской сущностью, чем-то вроде Медной горы хозяйки. Так вот, эта сущность за проявленную Синцовым вежливость, наделяет его особой удачей, такой, что Грошев, учуяв ее, пошел знакомиться. Но при этом нам говорят, что старушка просто явилась Синцову во сне. Мол, заснул в машине, жара, спертый воздух, вот разум и породил чудовище. Сон это был или не сон — решать читателю. Синцов не до конца понимает, Грошев уверен, что это был не сон, а еще кто-нибудь просто над всем этим посмеялся бы. Кажется, если весь текст построен на таком приеме, то быстро надоест. Но нет, Веркин так мастерски умеет описывать скрытую тревогу, так ловко ходит вокруг зазора в реальности, такие восьмерки выкручивает, что скучно не станет. Текст просто кричит: «Анализируй меня, деконструируй, разберись со всеми отсылками, намеками и скрытыми цитатами, неслучайно же у нас тут синие собаки передают привет от Маркеса». Это не может не будоражить интерес, а следовательно крепко держит внимание читателя.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что можно найти кучу трактовок «ЧЯПа». Например, автор этих строк встречал версию, что все персонажи повести, кроме Синцова, являются небожителями, которые лишь прикидываются людьми. Версия, безусловно, отличная, дает возможность хорошенько поработать мозгами и, возможно, выдумать то, чего Веркин в текст и не закладывал. Или все же?.. Эта двусмысленность работает постоянно, не сбоит и отвлекает от кое-чего важного. Не стоит забивать себе голову инфернальными сущностями, механизмами работы удачи, телефоном самого Бога, когда на первом плане все-таки вроде бы обычные люди, один из которых может напугать гораздо сильней, чем какой-нибудь монстр (просто обратите внимание на то, как Грошев на речном пляже разбирается с гопниками, очень напряженная и показательная сцена). Если вы будете внимательны только к тревожной мистике повседневности «ЧЯПа», то пропустите связанную именно с Грошевым морально-этическую коллизию, которая сделала бы честь самому Достоевскому. Собственно, тут важна предпоследняя глава. Скажем так (читавшие поймут, нечитавшие потом сообразят), в ней Грошев ведет себя, как человек, который сделал большую подлость, а теперь делает вид, что ничего не произошло, но при этом последнего он не умеет, поэтому палится так, что даже неловко становится. И вот тут-то всякая мистика вдруг перестает быть важной, а важной становится простая человеческая трагедия, трагедия человека, обладающего большим умом и вполне существенной властью, но не умеющего быть счастливым и настоящим. Возможно, в таком пересказе и звучит банально, но, поверьте, Веркин разворачивает эту линию максимально напряженно.
Нет ничего нового в сюжете про последнее лето детства. Нет ничего нового в умении видеть странное в обыденном. Нет ничего нового в попытке описать трансцендентное, вовсе не упоминая его. Тут важно не что, а как. Эдуард Веркин делает это по-настоящему виртуозно. Но при этом его книжку сложно назвать подростковой, для подростковой истории тут маловато действия, слишком много умолчаний. Бог с ней, с целевой аудиторией, главное, чтобы вещь хорошей была. А новое в данном случае как раз находится не в идейном наполнении, а в личностно-авторском. Для Веркина это явно была новая вершина творчества, вызов, с которым он справился. Справился и пошел дальше, читателю на счастье.
Роман «Возвращение "Пионера"» Шамиля Идиатуллина вышел во всех отношениях вещью спорной и неоднозначной. Несмотря на то как лихо, закручено, а порой и поэтично он написан, в нем есть и сильные стороны, и слабые. Ситуация сложилась таким образом, что о плюсах можно говорить без особых спойлеров (на уровне аннотации), а вот о минусах, увы, так не получится. Поэтому, чем ближе вы продвинетесь к концу этого текста, тем больше шансов, что поймаете спойлер. Имейте это в виду. А еще в самом конце будет достаточно объемная цитата из романа. По одной простой причине: слишком уж она хороша, чтобы не поделиться ею даже с теми, кто не захочет читать саму книжку.
Начнем с сюжета. Есть такой мем про Юрия Гагарина и наше настоящее: мол, Юра, мы все про...ли (глагол варьируется от просто грубого до матерного). Собственно, все «Возвращение "Пионера"» в него и укладывается, только не обзывательно, а описательно. В 1985 году группу детей отправляют в этапное космическое путешествие. В его ходе происходит накладка, из-за которой юные космонавты возвращаются на Землю уже в 2021 году. Для них прошли считанные минуты, для страны — тридцать шесть лет. В общем, у ребятишек случается натуральный футурошок: прекрасное далеко слишком уж жестоко.
Шамиль Идиатуллин ловко и даже изящно справляется со сложностями в реализации такого сюжета. Безусловно, в путешествие должны были отправить детей, так как именно детская реакция на наше настоящее будет в нужной степени радикальной и непримиримой. Может быть, взрослым многое и не понравилось бы, но принятие произошло бы достаточно быстро. Поэтому автору пришлось обосновать то, почему в космос запустили именно детей. Вышло несколько анимешно, но по сути всякая подростковая фантастика (а именно от нее отталкивается Идиатуллин) несколько анимешна. Пришлось повозиться с самой технологией путешествия, чтобы герои без всякой внешней помощи и по возможности незаметно могли вернуться домой. Да, здесь Идиатуллин слегка перемудрил, но в рамках самого текста вышло интересно и даже небанально. Опять же реакция просто детей на открывшиеся им перспективы была бы не самой конструктивной для книги, потому в путешествие отбирали прямо-таки вундеркиндов, суперодаренных детишек. Есть, конечно, некоторый цинизм в том, что на амбразуру в буквальном смысле кинули лучшие активы страны, собственно, ее овеществленное будущее, так вроде бы умные взрослые не должны делать. Тут бы включиться этическому и чисто тактическому вопросам, но автор лукаво уходит в сторону. Когда ему удобно, он отдает повествование в руки одному из избранных пионеров, когда наступает неловкий момент, просто играет в молчанку. Ну, а кроме того этот аспект лишний раз обращает текст к традиции пионеров-героев, которых тут вспоминают, кажется, все. И вот это как раз хорошо, так как подчеркивает преемственность «Возвращения "Пионера"» по отношению к советской подростковой остросюжетной прозе.
Разумеется, этот роман Шамиля Идиатуллина вырос именно что из той самой советской прозы про смелых детей, которые борются со всем плохим и за все хорошее. Автор очень точно поймал дух таких книжек и перенес в свой текст. Добавьте сюда еще и советскую подростковую кинофантастику: «Москву — Кассиопею», «Отроков во Вселенной», «Большое космическое путешествие». Сами пионеры-герои порой вспоминают первоисточники-вдохновители своей истории. Показательно в этом смысле, что в самом начале мы можем прочитать: «Ну вот я и в книжке, подумала Инна, вставая в строй. Осталось понять, Конан Дойл это или Бронте». Так и хочется ответить Инне, что про этого писателя она не знает, он сейчас примерно одного с ней возраста. Не забыт даже «Незнайка на Луне» Николая Носова, и забыт, конечно, не мог быть, учитывая основную тему книги.
При этом, как уже должно было стать ясно, перед нами далеко не оммаж всей этой уже ушедшей культурной традиции, перед нами, прежде всего, деконструкция, причем тонкая и полная нюансов. В книжке про юных космонавтов, если ее писали в тех самых 1980-ых, вряд ли один из главных героев взял бы да и сказал, что «боится до усрачки». Такое слово просто не пропустили бы в детскую книжку. В подобных книжках не играли бы так нарочито с точкой зрения автора: часть романа написана от первого лица, часть от третьего, до конца непонятно, зачем Идиатуллину понадобился такой подход к подачи материала. Да, так можно рассказать о том, что неизвестно рассказчику, но в данном случае это почти не требуется. Оставил бы повествование от первого лица, можно было бы добавить некоторой нелинейности, ничего текст не потерял бы. Разве что это маркер того, что это вам не то, в смысле, что это вам не роман из времен СССР, это все-таки современная проза. Добавьте к этому, что герои оказываются абсолютно беспомощны по отношению к своему грядущему. Они бы должны устроить революцию, победить всех врагов, наказать злодеев, помочь пострадавшим от злобной поступи капитализма. Ничего этого не случится, героям предстоит лишь пассивно наблюдать, выражать свое неприятие нового мира, ну, еще немножко побарахтаться в попытке к бегству. Пионеры-герои из 1985-го в 2021-м перестали быть героями, из реальности литературной они оказались в реальности настоящей. И последний штришок в этой деконструкции: «Возвращение "Пионера"» это, конечно, текст не для детей, он для взрослых, тех взрослых, которые помнят далекий уже закат Советского Союза. «Редакция Елены Шубиной», вообще-то, детские книги не публикует, что должно намекать с самого начала. И да, это, конечно, в очередной раз актуальная социальная проза, пусть и напялившая на себя маску фантастики. Хотя как раз актуальность и социальности в советской подростковой прозе всегда была, но, конечно, не такого градуса.
Итак, вот они плюсы: очевидный и простой сюжет; бодро написанный текст; удачная стилизация, которая не совсем стилизация, а деконструкция; описания нашего времени через призму восприятия детей другой эпохи; фантастика с социальным посылом; в конце концов, персонажи хорошие, говорят иногда не так, как дети, но им положено, ведь они вундеркинды.
А теперь о минусах.
Точнее о том, как журналист победил писателя.
Уже одного того, что дети из 1985 года столкнулись с реалиями 2021-ого, пропустив все, что было между, является прекрасной основой для отличной вещи. Учитывая то, как ловко, прицельно, порой саркастично Идиатуллин описывает дни сегодняшние, со всеми их маркерами (от бесполезных масок на шее до Яндекс-доставки), не нужно ничего иного. Могла бы получится очень тонкая, но при этом многозначная вещь. Пионеры-уже-не-герои постепенно познавали бы дивный новый мир, сталкивались бы с разными казусами, принимали бы боль, что родственников и близких больше нет, пытались бы встроиться в новые реалии (кто-то успешно, кто-то нет, можно даже было бы устроить попытку самоубийства одного из них), взрослели бы, находили бы и положительные моменты в новой жизни, а еще пришли бы к пониманию, что просто так ничего не бывает, что появление России образца 2021 года, в общем-то, закономерно, что семена нашей действительности просыпаны в прошлом, где и проросли. Надо сказать, что о последнем речь в романе все-таки заходит, но как-то уж очень осторожно. Там намек (эта девочка слишком много думала о материальном благосостоянии), тут намек (а вот этот мальчик мечтал о загранпоездке), вот и здесь намек (даже один все-еще-пионер-герой хочет славы и премий). Этот вопрос автор не проговаривает громко, не бьет наотмашь. Орать, кричать, греметь и бить он начнет ближе к финалу романа, когда в пространство повествования ворвутся плохие полицейский, когда начнется государственный произвол, когда героев упекут в интернат. Чернуха, да. Чернуха, которая рифмуется с тем, что мы видим в либеральной прессе. Вот это все автора явно интересует больше, чем внутренний мир его героев, и то, как они видят свое будущее-настоящее. Надо признать, что автор не выкатывает упоминаний реальных лиц, реальных инцидентов, то есть не превращает свою книгу в очередную статью из «Коммерсанта». Но от этого легче не становится. Наверное, Идиатуллин хотел сделать свою историю жестче и актуальней. Но надо понимать, что гораздо жестче и актуальней было бы, если б пионеров-не-героев, вообще, никто не заметил, если б они просто затерялись в толпе, не потому что хотели бы этого, а потому что их не желали принимать всерьез. А тут прямо каждый полицейский в маленьком провинциальном городке вдруг думает о том, что теперь-то продаст важные советские технологические секреты самому Илону Маску.
Внимательный читатель, вообще, достаточно быстро заметит, что автор играет с сюжетом в поддавки. Сперва за пионеров-героев, потом за наше настоящее. Попав в 2021 год, они достаточно быстро находят того, кто их все-таки ждал. Получают все, что нужно для жизни. При этом не просто достаточно быстро, а сверхбыстро. То случайно произошло, это случайно повернулось — и вот уже все в порядке. А затем также быстро ситуация сменяется на противоположную. Ладно, в начале все это было условностью, так удобней. Но потом автор вынужден заставлять персонажей что-то делать, но при этом даже не удосуживается объяснить их мотивацию. Вот, скажем, ситуация с Денисом. Этот Денис оказывается внуком одного из тех, кто отправил пионеров-героев в космос. Оказывается, дедушка завещал их дождаться. Денис дождался. Не особенно удивился. Помог, чем мог. А потом взял и нарвался на полицейских, причем так нарвался, что это повлекло за собой вскрытие квартиры, обнаружение в ней странных детей... В общем, поступочек его оказался резонансным. Так вот — читатель не получает даже намека на то, почему Денис так поступил. Абсолютно тупой поступок персонажа в свете того, какая на нем теперь ответственность. Тут бы дать его прошлое, тут бы хоть что-то через него проговорить. Например, Денис проникся тем, что познакомился с такими славными ребятами из прошлого, и захотел сам быть на них похожим. Да, объяснение это глуповато, но хоть что-то. Нет-нет-нет, ничего подобного на страницах этого романа вы не найдете. Автору надо было, персонаж сделал. И это просто самый яркий пример, если покопаться, кое-что еще точно сыщется.
Зато да — жестче и актуальней.
А в итоге — прямолинейней и манипулятивней.
Но порой все-таки журналист отступает перед писателем (ладно-ладно, не порой, а очень даже часто), и мы можем прочесть, например, вот такой абзац: «Елки зеленые, палки каленые, подумал Антон, даже не удивившись, что вспомнил вторую часть поговорки, которую не слышал лет сорок. Олег же ничего не смотрел. Ничего не слышал. Ничего не знает. Он не смотрел «Назад в будущее», «Звездные войны» — настоящие, а не те, против которых надо было выступать на уроках мира, — «Крестного отца», «Полицейскую академию», «Горячую жевательную резинку», «Пилу» и «Мстителей», «Тома и Джерри» и фильмы с Джеки Чаном, «Игру престолов», «Санта-Барбару» и «Просто Марию», вообще ни одного сериала и мыльной оперы. Он не играл ни в одну видеоигру, ни на компьютере, ни на плойке, ни на «Денди», — ни в «Доту», ни в «Ассасин крид», ни в танчики, ни в «Принца Персии», «Вольфштайн» или «Диггера» с «Арканоидом». Он не слышал «Нирвану», «Рэдиохед», Адель, «Эйс оф бейз», «Ласковый май», Земфиру, «Комбинацию», «Аквариум», Летова и даже Цоя — и «Битлз» с «Ролинг Стоунз», скорее всего, тоже не слышал, разве что в фортепианных переделках для «Утренней почты». Он не видел видеокассет, дискет и дивиди. Он не пробовал «Инвайт-плюс», «Доктор Пеппер» и «Доширак», суши и лазанью, «Кэмел» и шмаль — ну это как раз славу богу. Он не знает, что такое водочные очереди и талоны, выдача зарплаты продукцией, бартер, толлинг, мечта о карьере валютной проститутки, спекуляция ваучерами, МММ, Чумак и Кашпировский, закошмаривание бизнеса и братковские аллеи на кладбищах. Он не верит в Бога и не верит, что в него всерьез могут верить люди младше шестидесяти. Для него шестьдесят — это глубокая старость, не потому, что он мелкий, а потому, что в его время, три дня назад, так и было. Он не знает почти ничего про Горбачева, Ельцина и Путина, и даже про Сталина и Хрущева особо не знает, потому что про них начали усердно говорить в перестройку, а к восемьдесят пятому году Сталин был усатый черт из самых скучных эпизодов кино про войну, а про ГУЛАГ, особые тройки, расстрел в Новочеркасске и карательную психиатрию все старательно не помнили. Он не знает про Чернобыль и «Челленджер», про Карабах и Донбасс, про Югославию и Грузию, про Беслан и «Норд-Ост», про 9/11 и 911, про пончики и копучино, про кофеварки и микроволновки, про Таиланд, трансвеститов, ЛГБТ, новую этику, новых русских, «нью балансы», новую экономику, сырьевую иглу, зависимость курса рубля и наполняемость бюджета от цены на нефть, про экономические кризисы и политические протесты, про все разрешенное, все запрещенное и все, что еще будет запрещено».
«Возвращение "Пионера"» могло бы быть не только про детей в космосе, подвиг ради человечества и всякое такое, оно могло бы быть и про все это. А еще про то, что в советском прошлом было не только хорошее, а в российском настоящем есть не только плохое. А получилось про то, что мир лежит во зле, все продано, хуже быть не может, есть, конечно, маленькая надежда на улучшение, но слишком уж призрачная, а еще «Пломбир» был вкусней. Позиция эта весьма популярна в определенных кругах нашего общества, вот она — ЦА «Возвращения "Пионера"». Правда, стоило ли ради выражения такой идеи заниматься всей этой деконструкцией и городить сложные фантдопущения — не ясно. Наверное, все-таки нет, ведь получилась же очевидная стрельба из пушки по воробьям.